[rennis]

Метки
Автор: Rennis
Фендом: Shingeki no Kyojin (Атака титанов)
Пейринги и персонажи: Жан Кирштейн/Армин Арлерт
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Флафф, PWP, ER
Размер: Мини, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Жан страстно имеет в лесу Армина, у которого не успели пройти шифтерские метки.

Примечание:
СПОЙЛЕРЫ МАНГИ! Жану и Армину по 18-19 лет; до вторжения в Либерио.


Жан чувствует себя придурком. Чувствует себя маленьким ребёнком, отвлекающим взрослых от чего-то важного, чтобы с ним поиграли. Жану хочется врезать себе. Ударить по обросшей щеке. Расчесать до крови небритую шею. Просто за то, что он думает чёрт знает о чём, глядя, как вышагивает по отцветшим полям Колосс. С каких пор вид этого здорового непропорционального чудища перестал вызывать у Кирштейна ужас?

Шаг Колосса тяжёлый, медленный. Кажется, что после стольких часов внутри Армину уже тяжеловато с ним управляться. Или он всегда такой? Жан раньше не замечал, но опять же: Жан никогда и не смотрел за титаном Армина так внимательно. Это не входило в его обязанности и сейчас не входит. Его вообще здесь, по-хорошему, быть не должно. Чёрт. Херовый, должно быть, из него командир. Своему отряду приказы отдаёт на раз-два, а себе скомандовать уйти отсюда просто не может. Коленки ходят ходуном. Но можно ли его винить? Он, блядь, тоже живой! И слишком давно не видел Армина. Слишком давно не говорил с ним, не трогал его, не прижимал его ни к каким вертикальным, горизонтальным, наклонным, твёрдым, мягким, сухим и мокрым поверхностям.

Ханджи заграбастала себе слишком много Армина. Даже сейчас, оставив на помощника административные дела, командор Разведки скачет вокруг опустившегося на колени Колоссального и что-то ему кричит. Немудрено: ей необходимо знать силы своего главного оружия, необходимо его испытывать. И да, Ханджи всё ещё интересны титаны. А ему, Жану, интересен Армин. Любой. Даже неловко вылезающий из шеи Колосса и измученно отдирающий от его хребта пышущие паром тросы плоти.

Когда Армину помогают слезть с испаряющегося скелета, Жану становится почти что совестно от того, что он собирается сделать. Настолько, что вместо приветствия он выдаёт Армину «Извини». Армин хлопает на него полуприкрытыми от заходящего солнца глазами и спрашивает, за что. Отвечать Жан не собирается: ему проще показать. Наспех отдав командору честь, Жан позволяет изнеможенному Армину навалиться на него и, дойдя так до опушки, сворачивает с ним в лес. Кто-то из солдат бросает им вдогонку пару неразборчивых удивлённых восклицаний, но Ханджи говорит: «Нормально всё будет. Пусть идут».

Она, наверно, знает. Стыдно ли Жану? О, нет.

Точнее, ему стыдно ровно до тех пор, пока он не видит, как Армин на него смотрит. То, что он изначально принял за изнеможение во взгляде, оказывается истомой. Это Жан понимает, как только Армин притягивает его к себе за поцелуем — и с какой силой! Будто только что не шатался при каждом шаге. Прохвост чёртов.

Губы у Армина влажные, тёплые. Всё тело его липкое, взмокшее под новой кожаной формой, которую Жан нервно с него срывает, вымазанное густой розоватой слизью, истончающейся в пар.

Они пару раз спотыкаются о кочку, вязнут сапогами в густом мхе, прежде чем Жан решает, что они достаточно далеко. Что отсюда не будет слышно стонов. И прижимает Армина к дереву, а тот… будто только этого и ждал, тянет Жана к себе, жадно оплетает руками, марает чужую рубашку липкостью. Жан раздевает Армина догола, оставив только сапоги. Снимает форму аккуратно и собственноручно, как отец с неумелого сына, хотя на самом деле очень, очень торопится. Боится, что не выдержит. Боится, что Армин остынет. Боится, что Армин заживёт.

Армин и сам это чувствует. Шепчет:

— Скорее…

Хватает Жановы пальцы, как только тот закончил с формой, и лижет их, обсасывает. А Жан стоит, заворожённый тем, как ходят туда-сюда открытые мышцы на щеках Армина, и чувствует, как по уголку его собственного рта стекает слюна.

Тело Армина после превращения горячее. Куда горячее, чем у обыкновенного человека. Жан прижимается к нему оголённым — в расстёгнутой рубашке — торсом до сладких ожогов, а когда жар становится невмоготу, отстраняется. Смотрит, изучает линии под большими голубыми глазами, широкие борозды на бёдрах, вдоль выпуклых рёбер. Кожа у Армина от температуры раскраснелась, горит, а подтянутый живот проступает рябью бело-красных пятен. Такой Армин кажется диковинным существом из океанских глубин, пришедшим на сушу только для него, для Жана. Не налюбоваться.

Армин, будь он хоть сто раз Колоссом, в человеческом обличье гораздо ниже Жана, и Кирштейн, целуя, подхватывает его под бёдра, поднимает к себе. А потом выпускает, давая Армину развернуться к нему задницей, что тот тут же и делает, будто читая мысли любовника.

Лес в сумерках остывает, обволакивая сыростью горячую кожу, вызывая мурашки на двух телах. Есть что-то особенное в том, чтобы заниматься любовью в этом лесу. Здесь, вдали от стен, исхоженный давно убитыми титанами и почти забывший человеческую поступь, он кажется особенно диким. Особенно голым и естественным. В точности как Армин. Армин, чью изодранную корой дерева спину Жан целует, потираясь хером между его ягодиц, но всё ещё не решаясь. Жалея такого усталого, такого изведённого Армина. Всё, что Жан сейчас себе позволяет — лишь ласкать, оглаживая живот и лобок с густым светлым пушком, массировать, сминая податливые бёдра, расслаблять. И упрямо делать вид, что у него самого не дрожат от желания ноги, кажется, едва удерживая тяжеленный стояк. Ровно до того, как Армин не толкается чуть назад и не просит:

— Давай. Не бойся.

А Жан и не боится. С ним — никогда ничего не боялся. Но Жану просто жизненно важно знать, что Армин тоже хочет его. Как Армин хочет его.

Жан сглатывает и входит в Армина, сильно запрокинув назад голову и уткнувшись острым кадыком в скользкие дымящиеся бороздки на плече любимого шифтера. Армин немного наклоняется, сильнее открываясь. Не дёргается, не вскрикивает, не шипит от боли — почти не дышит, ожидая, пока она отступит. Пока его податливое и легкое нутро пообвыкнется, примет Жана в себя. Жан тоже ждёт, и мелкие струйки пара со ссадин и желобков на спине Армина скользят по его лицу. Но ждать у Жана получается плохо. Он и так долго терпел.

— Чёрт возьми, Армин.

— Жан.

— Я тебя заждался.

— Я тоже скучал.

— Врежь мне потом.

— И не подумаю. Я т-так… — Армин запинается и сдавливает стон в губах так же сильно, как его стенки сжимают Жана, рвущегося внутрь. А тот, дорвавшись, толкается, трётся всё сильнее, тыкается Армину в мокрые, налипшие к голове волосы. От них воняет мерзкой, гниловатой титаньей кровью, но в то же время Жан надышаться не может этим запахом. Он слюнявит уже подсохшие Арминовы плечи, засасывает побелевшую кожу, сжимает зубами, будто хочет оттяпать себе хороший большой кусок. Армин всегда в такие минуты непростительно тихий, а Жан хочет его слышать. Вот только боль — не решение. Боль Армин стоически терпит, зараза. Даже не вскрикнет. И Жан, вгоняя свой ствол в него всё быстрее, начинает перекатывать в руке его член, потирает то головку, то основание, сжимает яйца. И Армина от этого дико ведёт. Жан знает. Потому что Армин едва слышно начинает хныкать, а с дерева под его ногтями сыплется кора.

Рыжие закатные лучи заливают Армину спину, позволяют Жану любоваться на сделанные им засосы, укусы и царапины. Но ненадолго. Следы его любви, его страсти, его преданности заживают так же быстро, как и проклятые шифтерские метки. Это бы даже расстраивало Жана, если бы ему не было сейчас так хорошо. Ему — и Армину, который издаёт вымученный всхлип и поворачивает к Жану своё аккуратное румяное лицо с опущенными веками. Жан знает, что это значит: яростно прижимает Армина к дереву животом, хлюпая в нём быстро-быстро. Извлекает стон за стоном с его губ, а потом нарочно отстраняется, вынуждая Армина кричать в сырой густой воздух, оглашая стонами весь лес. Этот звук так греховно хорош, что Жана тут же прошибает до слезинок в уголках глаз и колотит, выжимая из его болезненно чувствительного пениса весь сок.

А когда с глаз Жана спадает пелена и мир перестаёт расплываться, Армин стоит перед ним в одних сапогах, снова мокрый, но уже с безупречно гладкой, исцелившейся кожей. А потом подходит: вытирает Жана внизу, застёгивает на нём брюки, рубашку, бережно собирает с его плеч и головы случайные хвоинки и листья. И Жан не может перестать думать о том, чем он заслужил такое распирающее грудь счастье.

Внутри у Жана хорошо, вязко и пусто. Ему хватает сил лишь обернуть Армина в свой длинный бежевый плащ с эмблемой крыльев свободы и увести обратно в казармы. А лес медленно засыпает, помеченный их любовью.